Ученик ученика - Страница 50

Из-за телег бросились наши (а как их еще называть) и яростно атаковали врагов. И нападавшие дрогнули. А что еще им оставалось делать, когда сквозь их строй играючи прошел этот непонятный высокий худой старик с разящей молнией в руке. Наши противники побежали, за ними гнались люди, еще несколько минут назад принявшие свою смерть как данность. И сразу мое наваждение пропало, пропало в один миг. Вместо этого пришла боль в левой руке, сильный озноб и не менее сильный страх.

Ведь я несколько раз был буквально на волосок от смерти: и когда нанес встречный удар, вместо того чтобы защититься, понадеявшись только на свою скорость, и когда отпрянул от еще одного удара недостаточно далеко и смазанный блеск металла разошелся с моим горлом буквально в каких-то миллиметрах. Было еще несколько моментов, и любой из них мог стоить мне жизни. И еще меня совсем не радовало, что от моего клинка как минимум трое остались лежать на мокрой истоптанной траве.

Трясло меня так, что я еле смог вставить свой тесак в ножны. Не было никакого волшебства в том, чему научил меня Куртис. Он просто показал мне способ выплеснуть адреналин в кровь. Выплеснуть по желанию, а не тогда, когда он появляется в крови в результате сильного стресса. Ведь именно в таком состоянии мы можем совершать гигантские прыжки или, например, легко поднимаем немыслимые тяжести. А то, что со мной происходит сейчас, – это всего лишь откат. Обычная реакция организма. Но от понимания не становилось легче.

Куртис лежал на дерюге, брошенной прямо на мокрую грязную траву. Его рубаха была разорвана на груди, и рана при каждом вздохе исходила кровавыми пузырями. Он заметил меня, подмигнул и попытался улыбнуться. Да уж, улыбка вышла у него из рук вон плохо.

Куртис рухнул на одно колено в тот момент, когда Пронтий со своими людьми выскочил из-за телег и отогнал налетчиков далеко в сторону. Но я не видел, когда же старика ранили. Я поклонился ему в ответ, стараясь, чтобы в этом поклоне он смог разглядеть все мое уважение. Ведь этот дед дал мне значительно больше, чем простой способ вызвать в себе ощущение неуязвимости. И еще, я запомнил его слова, что это чувство тренируется так же, как, например, задержка дыхания.

Милана! Эти люди в сереющей мути рассвета отступили туда, куда я ее спрятал. И я помчался к девушке со всей скоростью, на которую только был способен. Уже совсем рядом я резко сбавил бег, опасаясь увидеть то, чего страшился больше всего на свете.

Милана сидела зажмурив глаза и что-то неслышно шептала. Оба ее кулачка были по-прежнему сжаты, и из одного выглядывал краешек конфеты. Другой, по всей видимости, был пуст: все орешки валялись на земле.

– Милана, – окликнул я ее шепотом.

Девушка открыла глаза, и я заметил в них нечто, очень похожее на радость. Затем она побледнела еще больше.

– У тебя кровь на лице…

Нет, нет, девочка, не надо лицо руками трогать, запачкаешься. Эта кровь из рукава в ладонь набежала, а затем я ею по лицу провел нечаянно. Теперь у меня на левом предплечье три шрама будет, целая коллекция. С первым я сюда прибыл, его и не видно почти. Давно это было. Да и второй рубец давно затягиваться начал. А сегодня совсем маленький, даже кости не видно, и кровь уже запеклась.

Пойдем к остальным, вполне возможно, что им необходима помощь. Только ты побудь здесь, с краешку, посиди на телеге, дальше не ходи. Там сейчас очень некрасиво, незачем тебе это видеть. И подожди еще немного, столько времени ждала. Видишь, и дождя почти нет, только небо хмурится.

У Пронтия погибло пять человек, и среди них был Годим, думаю, так называть его все же правильнее. Если бы не он, потери были бы гораздо больше. Вероятно, в живых остались бы только те, кто сумел убежать. Наверное, именно такой смерти и желал старик, чувствуя, как покидают силы когда-то могучее тело. Знал он, что не пережить ему эту ночь, и насчет меня правильно предсказал. Хотя в принципе первым должен был лечь я.

Я подошел к Пронтию, молчаливо наблюдавшему, как его люди копают пять могил. Что-то вы все слишком уж спокойны, не торопитесь отсюда уехать как можно быстрей. Зато это с чистой совестью смогу сделать я, не ставя себе в вину то, что бросил вас в трудной ситуации.

Пронтий снова отвел глаза, поймав мой вопросительный взгляд.

Понимаю, ты так и не расскажешь, почему эти люди напали на вас, везущих всякий хлам на девяти телегах. Может быть, среди этого хлама есть высохшая смола очень редкого дерева житоя, и от ее крупицы, положенной под язык, люди цепенеют на целые сутки и все это время живут в своем мире. Этот мир настолько прекрасный, что людьми овладевает стремление остаться в нем навсегда.

А вдруг здесь плоды невзрачного кустарника, которые обладают отличным тонизирующим эффектом, только вот желание жить от этого совсем пропадает.

А может, так доставляются обыкновенные контрабандные товары? Не скажешь, значит? Ну как знаешь, как знаешь, а мне пора откланяться. Ваши проблемы теперь только ваши проблемы.

Уже в спину Пронтий окликнул меня. Когда я обернулся на голос, он протянул мне саблю Годима. Что ж, очень ценный подарок, и ты понимаешь это лучше меня.

До половины обнажив клинок, я полюбовался узорчатостью его стали. Затем вынул полностью, несколько раз взмахнул рукой. Не легкий и не тяжелый, в самый раз, как будто сам специально по весу долго его подбирал. Проблема только одна: всякий раз, когда выхватываешь его из ножен, можно потерять несколько очень важных мгновений, чтобы лишний раз полюбоваться изящной хищностью клинка.

Оседлав Мухорку, я помог Милане взобраться на нее. Все, девочка, нам пора. Сразу и поедем, без завтрака. Зря ты выбросила орешки и слипшиеся в руке конфетки. Не осталось у меня ничего съестного. Когда состоишь на полном довольствии, такие вопросы перестают заботить. Так что придется немного потерпеть. Что-нибудь по дороге купим.